Абсолютные друзья - Страница 114

114

– Например?

– Устроить какую-то заварушку. Послать сигнал тем, кто готов бороться с американизмом. – Слова Рурка крутятся в голове, и теперь он вынужден их озвучить. – Протянуть руку дружбы исполнителям самого сенсационного акта противодействия капитализму со времен изобретения пороха.

Какое-то время Саша, похоже, сомневается, что уши его не подвели. Вопросительно наклоняет голову, хмурится. Молчит, а руки начинают двигаться, словно он консультируется с находящимися перед ним предметами: практически пустой бутылкой бургундского, сваренными вкрутую яйцами, сыром, хлебом из грубой ржаной муки. Только потом он поднимает темно-карие глаза, и Манди, к своему ужасу, видит, что в них стоят слезы.

– Что ты такое говоришь, Тедди?

– Я прав, Саша?

– Ты настолько не прав, что мне дурно. Иди и будь англичанином. Участвуй в своих собственных гребаных войнах.

Саша с трудом поднимается на ноги, застегивает пуговицы рубашки. Дыхание становится порывистым. Может, у него язва, может, какая еще внутренняя болезнь. «Мы снова в отеле „Дрезден“, – думает Манди, когда Саша оглядывается в поисках пиджака. – Мимо течет все та же гребаная река, а между нами все та же бездонная пропасть. Через минуту он уедет в солнечный закат и оставит меня, бесчувственного идиота, каким я всегда и был».

– Это мой чертов банк, Саша, – молит он. – Ради бога, сядь и перестань изображать примадонну. Мне нужна твоя помощь.

Именно так он планировал продолжить игру, если бы ему не удалось добиться признания сквозь слезы, на которое он рассчитывал.

* * *

Саша снова сидит, но теперь подобрал колени к груди и охватил их руками, а костяшки пальцев побелели от напряжения. Челюсть выпячена, как бывало, когда он говорил о герре пасторе, и он ни на секунду не отрывает глаз от лица Манди. Еда и вино более его не интересуют. Все внимание Саши сосредоточено на словах Манди и на выражении лица Манди, с которым он их произносит. И Манди едва ли удалось бы выдержать эту проверку, не пройди он суровую школу, когда год за годом лгал Профессору и его помощникам.

– Моему банку не дает покоя вопрос, откуда взялись деньги, – жалуется Манди, вытирая со лба пот. – В наши дни действуют жесткие инструкции на случай неожиданного поступления крупных сумм. Все, что больше пяти тысяч долларов, вызывает подозрения.

Он выстилает фактами дорогу к выдумке.

– Они отследили путь денег, и им не понравилось то, что удалось выяснить. Они намерены обратиться в компетентные органы.

– Какие органы?

– Я полагаю, те самые. Откуда мне знать. – Он еще сильнее сгибает правду. Еще мгновение, и она сломается. – Они прислали сюда человека. Он представился сотрудником центрального офиса. Задавал вопросы насчет того, кто стоит за этими платежами. Как будто они имели криминальное происхождение. В своих ответах я следовал рекомендациям людей Дмитрия, но они его не удовлетворили. Претензии сводились к тому, что мне нечего им показать, ни контракта, ни каких-либо писем. Я даже не мог назвать ему имя моего благодетеля. Взял и получил полмиллиона долларов неизвестно от кого, из мест с подмоченной репутацией, отмытых через большие банки.

– Тедди, это чисто фашистская провокация. Эти мерзавцы очень уж долго держали тебя на крючке, вот и разозлились, когда ты с него соскочил. Я думаю, ты оказался очень уж наивным.

– Потом он спросил, имел ли я в прошлом что-то общее с анархистами. Или с их сторонниками. Он говорил про евроанархистов. Таких, как Фракция Красной армии и Красные бригады. – Манди делает паузу, дабы эта дезинформация дала какой-то эффект, но эффекта нет. Саша все так же смотрит на него, в глазах – шок, появившийся в тот самый момент, когда Манди ступил на эту дорогу.

– И ты? – спрашивает Саша. – Что ты ответил?

– Я спросил, при чем тут анархисты.

– А он?

– Спросил, почему меня выслали из Берлина.

– И ты?

Манди хочется рявкнуть на Сашу, чтобы тот прекратил допрашивать его и просто слушал. «Я пытаюсь посеять в тебе тревогу, вытащить тебя из этой передряги, заставить признаться, а ты смотришь на меня так, словно злодей – это я, а ты белый и пушистый».

– Я сказал, что в молодости был бунтарем, как и любой другой, и не думаю, что сей факт каким-то боком связан с моими нынешними отношениями с банком или получением денег от уважаемого Фонда. – Он продолжает фантазировать. – С тех пор они не оставляют меня в покое. Дали заполнить кучу каких-то бланков, а вчера мне позвонил какой-то человек, представившийся сотрудником отдела специальных расследований, и спросил, могу ли я назвать лиц, которые подтвердили бы мою добропорядочность в последние десять лет. Саша, пожалуйста, послушай меня…

Теперь он становится Сашей: глаза круглые, руки призывно протянуты вперед, точно так же вел себя Саша, когда умолял взойти с ним на вершину горы.

– Ты действительно больше ничего не можешь сказать мне о Дмитрии? Очень помогло бы его настоящее имя… какие-то сведения о прошлом… естественно, добропорядочные сведения… какая-то информация о том, как он нажил свое состояние… какие у него политические взгляды? – И еще веский довод: – Я сейчас словно уж на горячей сковородке, Саша. Этот тип от меня просто так не отстанет.

Манди стоит, Саша, не изменивший позы, смотрит на него снизу вверх. Но вместо страха и чувства вины в его глазах жалость к другу.

– Тедди. Я думаю, ты прав. Тебе следует выйти из этого проекта до того, как будет поздно.

– Почему?

– Я спрашивал тебя раньше, когда мы поехали на встречу с Дмитрием. Я спрашиваю тебя вновь. Ты действительно веришь своей риторике? Ты действительно готов к возвращению на интеллектуальные баррикады? Или ты один из тех ура-патриотов, которые храбро маршируют на войну, но при звуке первого выстрела начинают рваться домой?

114